Казаки в борьбе за старую веру

Зеньковский С.А. Русское Старообрядчество Несмотря на то что со времени царствования Ивана Грозного южная граница русского государства быстро продвигалась в направлении Черного и Азовского морей, Дикое Поле все еще по-прежнему отделяло пределы Московского царства от казачьих поселений на Дону и Тереке, которые продолжали оставаться прибежищем для недовольных социальным строем и церковными делами беглецов. Рост преследований старообрядцев после неудачной попытки Досифея, Никиты Добрынина и Хованского реставрации старой веры в Москве только усилил эмиграцию на окраины страны. Действительно, проживание в столице и центрах страны было крайне опасно для старообрядцев, которых повсюду искали, арестовывали и судили как церковные, так и гражданские власти. Так, например, по свидетельству иностранцев, в течение нескольких недель перед Пасхой 1685 года в срубах были сожжены не менее 90 последователей древлей веры[114]. По всей стране воеводы с ожесточением разыскивали сторонников тех смельчаков, которые летом 1682 года чуть было не вернули Московское государство к двуперстному крестному знамении и угрожали ниспровергнуть церковный и социальный порядки. Во главе новых эмигрантов-старообрядцев, стремившихся избежать “казней никонианских” и сохранить церковную традицию старой Руси, был неуловимый игумен Досифей, который на этот раз пытался утвердить старую веру среди населения Дона. Бесконечные степи, перелески и леса Дона, мало заселенные основным казачьим населением и кое-где кочевавшими ногайцами, давали новым эмигрантам идеальный приют. Несмотря на постоянный приток беглецов с севера, даже в начале XVII века число оседлого населения по Дону и его притокам не превышало тридцати тысяч, из которых число строевых казаков колебалось от трех до шести тысяч, а во второй половине века их общее число все еще не превышало пятидесяти тысяч[115]. При такой малочисленности населения старообрядцы могли там быть или незамеченными, или оставаться вне пределов досягаемости московской власти. Царские представители и воеводы обычно ездили из Воронежа к казакам, в станицу Черкассую, находившуюся на нижнем течении Дона, и поэтому старообрядческие селения и монастыри, находившиеся на северо-восточных и отчасти западных притоках этой водной артерии, могли свободно развиваться на их богатых рыбой, дичью и земледельческими угодьями берегах. Деятельность старообрядцев на Дону значительно разрослась после того, как в 1685 году там появился сам игумен Досифей[116] с сопровождавшими его другими священниками, в числе которых особенно отличались своей энергией черные иереи Пафнутий, Евтихий и Феодосий. Они сразу же начали устанавливать связь с недовольными все усиливавшимся влиянием Москвы казаками[117]. Для старообрядцев консервативного поповского направления Дон был особенно важен, так как там они все еще могли служить по старым книгам, в то время как в Московской Руси, где все приходы были под строгим присмотром патриарха Иоакима, не имея своих церквей, они не могли иметь и всей полноты церковных таинств. А игумену Досифею все еще верилось, что на Дону они смогут продолжать свободно молиться по старому обряду, а в случае удачи Дон мог бы стать тем очагом “истинного древлерусского православия”, откуда старая вера, потерпевшая в 1682 году последнее решительное поражение в Москве, могла бы снова вернуться на Русь. Вожди этой старообрядческой эмиграции на Дону вскоре сошлись с атаманом С. Лаврентьевым, представителем той партии казаков, которая сопротивлялась все растущему контролю центральной власти, и который неоднократно бывал выборным главой Черкасской станицы. Лаврентьев уже долгие годы поддерживал беглецов с севера, снабжал их оружием для самозащиты и грабежа караванов, шедших из России в Персию или Турцию, за что и получал часть добычи их военных “подвигов”. Пользуясь его помощью и влиянием, Досифей и другие старообрядческие отцы развили настойчивую пропаганду старой веры не только среди казаков и беглых, но и среди чинов гарнизонов южной границы и крестьян прилегавших к этой границе областей самого Московского государства. С их помощью немало крестьян Тамбовского края перебегали на Дон, где они увеличивали ряды местных старообрядцев[118]. В начале 1686 года старообрядческой партии и приверженцам Лаврентьева удалось достичь на Дону значительных успехов. В это время войсковой атаман Фрол Минаев уехал по делам в Москву, а на его место был избран сам Лаврентьев[119]. Весной следующего 1687 года Лаврентьев провел в настоятели главного донского собора в Черкасской станице старообрядческого священника, а на войсковом сборе в мае того же года казаки постановили признать старую веру официальным, “государственным” исповеданием Дона. Поминание патриарха и царя на церковных службах было отменено[120]. Приговор круга гласил: “Сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать, и новых книг не держать”, а того, кто с этим не согласен, “тех побивати до смерти”[121]. Правда, вначале была сделана оговорка не выходить из подчинения Московской политической власти — “великим государям Петру и Ивану служить по-прежнему и чтобы впредь на Дону было смирно”, — но вскоре начались проповеди старообрядцев-экстремистов о конце мира. Среди казаков стали широко распространяться пораженческие настроения, и некоторые из них, отправившиеся было в поход на Крым, организованный фаворитом царевны Софьи князем Василием Голицыным, вернулись обратно и даже молились, чтобы царские войска не одержали победы над татарами[122]. На Дону старообрядцы делались с каждым месяцем все сильнее и смелее, а оставшиеся верными патриарху и Москве священники покинули Дон и ушли на север в Россию. В северной части донских поселений, особенно по притоку Дона реке Медведице, где население было чисто старообрядческим, начали собираться вооруженные отряды, готовые защищать свои селения и своих вождей от нападения царских войск. Здесь старообрядческие миссионеры открыто провозглашали: “Мы не боимся ни царей, ни всей вселенной; вся христианская отпала, и в Московском государстве благочестия нет, ни церквей ни попов”[123]. Среди руководителей черкасского переворота, поставившего Лаврентьева во главе казачьего управления, начали раздаваться голоса, что пора восстановить старую веру и в Русском государстве. “Старую де веру они, раскольщики, твердили и за нее стояли для того ж, умышляя, чем бы им не токмо всем Доном, но и всем Московским государством замутить”, — показывал позже один из участвовавших в Донской старообрядческой революции казак[124]. Наряду с чисто религиозной проповедью начали слышаться и социальные мотивы. На реке Медведице проповедник Козьма Косой заявлял, что все люди равны и что все “мы по созданию Божьему братья”[125]. Другим центром такой проповеди на Дону был городок Боровск, где черные попы Памва и Феодосий учили “за великих государей и святого патриарха не молитесь” и говорили о царе, властях и церкви непристойные речи[126]. Возвращение войскового атамана Фрола Минаева положило конец господству старообрядцев в донской столице Черкасске. Москва, узнав о событиях в Черкасске и на Медведице, потребовала ареста и выдачи вождей смуты. Козьма был схвачен в августе 1687 года и выдан в Москву, такая же судьба постигла и черного попа Феодосия[127]. Вскоре был арестован и Лаврентьев. Московское правительство и церковь, казалось, одержали легкую победу на Дону; даже некоторые монастыри были отобраны от казаков и переданы в управление Тамбовского владыки[128]. Но несмотря на эти неудачи, старообрядцы Дона во главе с Досифеем не капитулировали. Начиная с весны 1688 года их вожди и отряды начали концентрироваться по северо-восточному притоку Дона, Медведице, где они были вдалеке от обычных путей царских агентов. Оставив станицы, они построили крепость на одном из островов реки. Часть их там прочно укрепилась, поставила пушки для обороны своих укреплений, другая часть предпочла все же уйти подальше и под руководством некоего Левки Маныцкого ушла на реку Куму, где они вошли в близкий контакт с гребенскими, то есть терскими, казаками, которые тоже были вовсе не склонны принимать новую веру и усиленный контроль Москвы. Вслед за ними на Куму и Северный Кавказ потянулись и многие другие сторонники старой веры с других частей донских земель. Медведицкая старообрядческая крепость и селения просуществовали более десяти лет и только осенью 1698 года верные Москве казаки осадили ее. Весной 1699 года казаки — сторонники Минаева начали более активные военные операции и 4 апреля взяли крепость приступом, ликвидировав этот упорный казачий очаг старообрядческого сопротивления[129]. Но много старообрядцев-казаков спаслось после разгрома их укреплений на Медведице. Через девять лет после подавления этого первого казачьего старообрядческого движения Кондратий Булавин снова поднял там восстание против “князей, бояр, прибыльщиков и немцев” за то, что они “вводят всех в еллинскую веру и от истинной веры христианской отвратили своими знаменьми и чудесы прелестными”[130]. Так в своей борьбе за старые порядки и старую церковную традицию казаки сливали в одно целое религиозные и социальные мотивы. Бунт Булавина, а через семьдесят лет бунт старообрядца Пугачева были подавлены, но казаки Дона и других областей юго-востока России сохранили свою преданность старой вере, и до XX века значительное количество донских казаков остались верными старому обряду и старым взглядам на церковь. Казаки-старообрядцы, ушедшие в конце 80-х и начале 90-х годов на реку Куму, осели там со своими семьями, основали свои скиты и начали обрабатывать землю. Плодородные и богатые земли Прикавказья, леса, изобиловавшие дичью, и реки, дававшие возможность легкого и богатого улова, стали новой землей обетованной для поселенцев. Часть этих эмигрантов-старообрядцев пробралась даже дальше на юг, где они расселились по речке Карамыке, между рекой Кумой и рекой Домызлой, на землях кабардинского князя Месеуста, а игумен Досифей со своей походной церковью осел на речке Аграхани на землях Тарковского шавкала, или князя. Третья группа донских казаков-старообрядцев, осевших в бассейне Кумы и начавших переговоры с гребенскими казаками, попыталась переселиться дальше на восток и осесть вдоль Терека среди гребенцов, которые все крепче и крепче держались старой веры и в конце концов на века оказались среди наиболее крепких и стойких старообрядцев. Но терцы-гребенцы и их атаман Иван Кукла долго боялись принять к себе бежавших с Дона казаков-бунтарей. Московское правительство поддерживало с ними дружеские отношения, в те годы не вмешивалось в их внутреннюю и религиозную жизнь, не мешало молиться по старым книгам и поэтому их немногочисленное, но преданное старой вере духовенство предпочитало не рвать с церковью, а атаман Кукла хотел сохранять добрые отношения с русскими воеводами в Астрахани и на Северо-Восточном Кавказе. Только в 1738—1745 годах, когда ретивый и неосторожный астраханский владыка Иларион потребовал введения новых книг в гребенских церквах, гребенские казаки порвали свои, казалось, прочные связи с церковью и окончательно ушли в раскол[131]. В течение нескольких лет осевшие на реке Куме старообрядцы-казаки вполне успешно отбивались от лениво нападавших на них донских казаков, оставшихся лояльными Москве. Кубанские ногайцы, бывшие в то время под подданством Крымского хана, охотно оказывали им помощь, сознавая, что усиление русского правительственного влияния на Северном Кавказе быстро ограничит и их вольности. Поддерживая прикумским старообрядцев, они даже послали им на помощь тысячу конных панцырников, которые участвовали в действиях против донских лоялистов[132]. Но в середине 90-х годов старообрядцы-казаки решили уйти с Кумы. Смерть игумена Досифея, последовавшая в самом начале 1690-х годов, оставила их без духовного и политического окормления, а в боевых стычках с казаками, преданными Москве, они потеряли не только своих духовных руководителей, но и немалое число бойцов, что очень ослабило их немногочисленные отряды. Но, конечно, особенно тяжела была для них кончина самого Досифея. Иван Алексеев, старообрядческий историк середины XVIII века, который описывал эти события частично со слов современников и сподвижников Досифея, несмотря на то что он сам был беспоповцем, в драматических тонах рассказывает о впечатлении, которое произвела смерть Досифея на его последователей: “Но о, колик плач и рыдание последующим себе остави Досифей! Паче неже Иовлева плача! В толиком удаленном странствии, сирых, бедных и непризорных толикий отец. Чадолюбивый, толикий пастырь изрядный на таковой пустыни их остави, еликаго уже надеятися не можаху. Плакаху над ним мужи, рыдаху боголюбивые жены и юноши слезяху, от очию слезные источники извождаху о бедствии своем”[133]. Кумские казаки не имели достаточно военного снаряжения и, располагая ввиду усиливавшихся набегов донцов крайне ограниченным временем для земледелия, охоты и рыбной ловли, они остались с ничтожными запасами продовольствия. Часть их в конце концов просочилась на Терек и слилась с гребенскими казаками, другие вернулись на Дон, внешне примирившись с новыми порядками. Наконец наиболее решительные и непримиримо настроенные казаки-старообрядцы ушли с реки Кумы на запад и осели вдоль нижнего течения Кубани, где и раньше проживали переселившиеся с Дона не очень многочисленные казаки. Там они попали под подданство Крымского хана, но, стараясь сохранить свою веру, они не испугались жизни в новой среде и на новых землях. Уходя с Кумы, они унесли с собой тело полюбившегося им их вождя, игумена Досифея, столь долгие лета бывшего одним из самых непримиримых и неуловимых вождей старообрядцев[134]. Так в 1696 году окончило свое свободное десятилетнее существование Донское, затем миниатюрное Кумское старообрядческое государство, а с ним прекратилось и донское старообрядческое священство. В те же два последних десятилетия XVII века началось накопление старообрядцев вдоль нижнего течения Волги, от Саратова до Царицына, и дальше до всегда бурной и готовой к бунтам Астрахани. В конце 1670-х и начале 1680-х годов они заселили Барынников и Мечев буераки у Саратова, начали устраивать там свои скиты и даже построили церковь. Эти новые поселения энергичных и твердых старообрядцев, постоянно пополнявшиеся беглецами из центра страны, стали первыми негородскими русскими поселениями края[135]. Дальше на юг и ближе к Царицыну, у Черного Яра, тоже образовались станицы казаков-старообрядцев, которые летом 1693 года в числе 500 бойцов даже напали на крепость Черный Яр[136]. Свою преданность старому обряду проявили и астраханские казаки. Их главари Якушка Федоров, Мишка Юрьев и многие другие были сосланы в начале 1690-х годов в Пустозерск, продолжавший оставаться местом ссылки старообрядцев и после казни Аввакума и его товарищей. Но казаки были проворнее и ловчее своих старообрядческих богословов; вскоре они бежали из Пустозерска, вернулись на Нижнюю Волгу и там осели со своими товарищами, усиливая уже сильно зараженное пропагандой старой веры население края[137]. С берегов Волги старая вера быстро распространилась на реку Урал, в то время называвшийся Яиком, и там она твердо укрепилась в сердцах и душах местных казаков, которые также остались ей верны до этого столетия. В середине прошлого века поголовно все уральские казаки были старообрядцами, и уральский губернатор А. Столыпин, отец П. А. Столыпина, отмечал единство и упорство в вере уральских и оренбургских казаков, сравнивая их за преданность старым русским идеалам с современными ему славянофилами[138]. Хотя казаки Юго-Востока, в частности главная масса донцов и волжские казаки, в конце XVII и начале XVIII века попали под строгий контроль государства, тем не менее не только сами казаки, но и часть их духовенства, формально признававшего патриаршую власть, остались верны старым книгам. Не только на Тереке, но и на Волге и на Дону, в глухих углах казачьего расселения контроль правительства и церковной иерархии был очень слаб, и местные священники нередко продолжали креститься двумя перстами, провозглашать сугубую аллилуиа и не вводили новых “никонианских” обрядов. Дон и Урал вместе с Астраханью, поселениями Нижнего Поволжья и ушедшими на Кубань и подчинившимися Крымскому хану казаками образовали далекий передовой форпост русского заселения, но форпост географически изолированный в своей повседневной жизни от остального, основного массива населения Русского государства. Господствующая патриаршая, а затем синодальная церковь была прочна лишь в главных городах и крепостях, где стояли воеводы. Постоянное оседлое русское население, разбросанное среди бесконечных степей и их кочевников, медленно, но постоянно росло за счет прилива переселенцев и беглецов из средней и северной России. Эти пришельцы часто сами были старообрядцами, а если они ими не были ко времени прихода на Юго-Восток, то быстро таковыми становились, смешиваясь со старым казачьим населением и образовывая духовно и психологически особый тип русского человека. Религиозная обособленность и независимость и вольный дух были характерны для этих групп энергичных и твердых в своих убеждениях, всегда готовых подняться на защиту воли и старой веры казаков и крестьян[139]. Но оторванность и изолированность казачьего Юго-Востока от основных областей России не позволили им сыграть значительную роль в распространении и развитии организации старой веры. Кроме того, смерть игумена Досифея и других вождей Донской старообрядческой революции 1687 года и арест лояльными казаками других священников оставили в конце XVII века Дон и Северный Кавказ без выдающихся проповедников и организаторов. А среди местного казачьего духовенства своих значительных миссионеров и богословски подготовленных для ведущей роли в старообрядчестве вождей не оказалось. Поэтому руководящая роль в характерном для Юга поповском старообрядчестве выпала не казачьим землям, а новым поселениям вдоль польской границы — Стародубью и Ветке, а в беспоповщине главные центры образовались на Севере. Примечания [114] Лилеев М.И. Из истории раскола... С. 8. [115] Дружинин В.Г. Раскол на Дону... С. 13—14; Булавинское восстание: Сборник документов. М., 1935. С. 11. [116] Лилеев М.И. Новые материалы для истории раскола на Ветке и в Стародубье XVII—XVIII вв. Киев, 1893. С. 36. [117] ДАИ. Т. XII. С. 130, 134, 154, 168, 170. [118] Там же. С. 125—127. [119] Допрос Лаврентьева 7 мая 1698 года см.: Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 285. [120] Допрос Самойлова см.: ДАИ. Т. XII. С. 138. [121] ДАИ. Т. XII. С. 17. [122] ЧОИДР. 1887. Т. III. С. 25; ДАИ. Т. XII. С. 180, 202. [123] ДАИ. Т. XII. С. 196. [124] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 313—314. [125] Там же. С. 272. [126] Лилеев М.И. Новые материалы... С. 34; Сватиков С.Г. Россия и Дон (1549—1917). Âена, 1924. С. 127. [127] Лилеев М.И. Из истории раскола... С. 25. [128] Булавинское восстание... С. 12. [129] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 201. [130] 131 Попко И. Òерские казаки со стародавних времен. СПб., 1880. Т. I. С. 133. Соловьев С.М. Т. VIII (XV). С. 180. [132] ЧОИДР. 1897. Т. III. С. 26. [133] Алексеев И. Указ. соч. С. 434. [134] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 211—213; Попко И. Указ. соч. С. 135; Броневский В. История Донского войска. СПб., 1834. Т. I. С. 210. [135] Соколов Н.С. Раскол в Саратовском крае. Саратов, 1888. С. 19. [136] ДАИ. Т. XII. С. 377. [137] ДАИ. Т. XI. С. 443. [138] Донесение в МВД, 26 февр. 1859; Максимович С.В. Плавня // Исторический вестник. 1883. № 12. С. 529; Черемшанский В.М. Описание Оренбургской губернии. Уôа, 1859. С. 119. [139] В своих “Казаках” Л. Толстой дал очень яркую и верную картину нравов и образа мышления гребенских казаков, которые очень мало изменились с конца XVII до середины XIX века.

Ссылки по теме

• Зеньковский С. А. Русское Старообрядчество: Духовные движения семнадцатого века

• Предисловие

• 1. Русское мессианство

• 2. Смута и ее преодоление

• 3. Испытания православного Востока

• 4. Дионисий и традиция св. Иоанна Златоуста

• 5. Патриарх Филарет и оборона Православия

• 6. Неронов идет в мир

• 7. Протопопы выступают

• 8. Печатное дело

• 9. Новый царь и его окружение

• 10. Единогласие

• 11. Собор 1649 года и столкновение с епископатом

• 12. Причины мятежа протопопов против епископата

• 13. Успехи и трудности 1645—1652 годов

• 14. Капитон

• 15. Вопрос культурной ориентации

• 16. Русский обряд и греки

• 17. Апофеоз Православия

• 18. Новый патриарх

• 19. Мечты о православной империи

• 20. Разгром Боголюцев

• 21. Правка книг

• 22. Русская теократия

• 23. Неронов против Никона

• 24. Разрыв между Никоном и царем

• 25. Начало секуляризации

• 26. Церковная смута 1658—1666 годов

• 27. Русский собор 1666 года

• 28. Собор патриархов 1666—1667 годов

• 29. После собора: годы последних надежд: 1667—1670

• 30. Казни и тюрьмы: 1670—1676

• 31. Учение отцов Пустозерских: дьякон Феодор

• 32. Учение отцов Пустозерских: протопоп Аввакум

• 33. Расширение старообрядческого “мятежа” В 1671—1682 годах

• 34. Рост сопротивления на Севере: 1671—1682

• 35. Укрепление “старой веры” в Сибири и на Юге: 1671—1682

• 36. Церковь и Москва в годы междуцарствия

• 38. Размежевание внутри старообрядчества: поповщина

• 39. Выделение беспоповщины: федосеевцы

• 40. Поморское беспоповство и денисовы

• 41. Расколы внутри беспоповщины. Нетовщина

• 42. Западные влияния: христовщина

• Заключение

• Список сокращений

• Библиография

Староверы Дона в конце XVIII века

Высочайшие манифесты

После неудачных вооруженных выступлений в 90-х годах XVII века, когда донские казаки пытались ратно противостоять Московскому правительству, навязывавшему военной силой церковную реформу патриарха Никона, исповедание старой веры на Дону стало приравниваться к открытому сопротивлению властям.

Результатом действий правительственных войск по искоренению старой веры на Дону в конце XVII века было разорение активных старообрядческих центров в низовьях реки Чир, по реке Медведице, а также уничтожение нескольких староверских общин, поселившихся вне пределов Войска Донского, на реке Куме.

Потерпев поражение в этом неравном противостоянии, донские казаки были принуждены тайно сохранять свою веру. Испуганному и подавленному народу пришлось приспосабливаться к жизненным обстоятельствам: «давали обещание более не держаться старой веры». Обещания давали, но оставались стойкими приверженцами старины и, по определению государственных чиновников, почти поголовно были «потаенными раскольниками».

Высочайшие манифесты императрицы Екатерины II во второй половине XVIII века подарили казакам надежду, что гонения на них за хранение древлего благочестия прекратились. Но надежды их во многом оказались не сбывшимися, потому как произошедшее было всего лишь смягчением государственной политики в отношении старообрядцев. Хотя это смягчение и позволило им более открыто и удобно исправлять свою религиозную потребность.

В манифесте от 22 сентября 1762 года «по случаю коронования Императрицы Екатерины II. — О прощении вин впавшим в преступления…», в пункте 6 говорится:

«По раскольничьим (кроме прямых богохульников)…делам, содержащихся до сего времени под караулом, всех свободить, и по учиненным об них сентенциям ничего не делать, а начатыя следствия оставить».

Впервые, со времен начала преследования ревнителей дониконовской старины, власть громогласно возвещает о прекращении всех судебных и следственных действий в отношении старообрядцев и амнистирует тех из них, которые находятся под стражей. С момента выхода этого манифеста начинается новый исторический период в судьбе русского старообрядчества. Дарованные императрицей Екатериной II послабления староверам отчасти были вызваны ее личным отношением к расколу Русской Церкви и неприятием его, но преимущественно — государственной необходимостью.

4 декабря 1762 года выходит новый манифест императрицы, который звучит так: «О позволении иностранцам, кроме жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество Русских людей, бежавших за границу». Этот манифест был обращен к старообрядцам, проживавшим на тот момент за рубежом империи и спасающимся от карательных против них мер. В манифесте говорится, что все вины старообрядцам прощаются, а также обещается благополучное и спокойное проживание в пределах своего отечества.

Буквально через несколько дней выходит разъясняющий Сенатский указ от 14 декабря 1762 года: «О позволении раскольникам выходить и селиться в России на местах означенных в прилагаемом у сего реэстре». В указе содержится призыв к старообрядцем, проживающим вследствие гонений за границей: «которые не имея понятия о силе законов, страшась притеснения или истязания, опасаются выходить; и потому имея с Святейшим Правительствующим Синодом конференцию, за благо определил, сим Ея Императорского Величества указом, всем живущим за границей Российским раскольникам объявить, что им позволяется выходить и селиться особливыми слободами…».

Это, безусловно, в большей мере политическое решение стало судьбоносным для старообрядцев и привело к сильному движению древлеправославных общин по освоению новых земель на своей исторической родине.

«Старообрядцы, недавно бежавшие от гонений за границы отечества, хлынули обратно в Россию. Часть их правительство направило, как уже отмечалось, на Украину и в Новороссию, значительное число старообрядцев расселилось по территории всей империи, некоторые направились в Сибирь и на Алтай и, наконец, немало старообрядцев было поселено на берегах Нижней Волги и ее притоков, где, не стесняемые в своей религиозной жизни, они быстро создали богатые и цветущие общины».

Благодаря этим манифестам и указам появились, например, Рогожская слобода, община при Преображенском кладбище, старообрядческий центр на реке Иргиз. Но не следует забывать и того, что по вине этих манифестов были разорены общины на Ветке. Речь идет о знаменитой выгонке с Ветки в 1764 году — по сути же это была войсковая операция под командованием генерала Маслова. А в результате выгонки старообрядцев с Ветки усилился старообрядческий центр в Стародубье. Но вернемся к Дону…

Потаенные раскольники

Священник Евграф Овсянников в своей работе «Причины широкого распространения старообрядческого раскола на Дону», вышедшей в 1902 году, пишет:

«Обращаюсь своею мыслию к прошлой истории тихаго Дона и в частности к той седой старине его, когда старообрядческий раскол на Дону только зарождался, постепенно распространялся и с годами все более укреплялся, пока не дошел до такого состояния, что предоставил Донской епархии первое место среди других епархий русской церкви по количеству обитающих в этой епархии старообрядцев».

Старательное умение этих господ выворачивать истину наизнанку всем известно. Поэтому нет смысла останавливаться на словах Овсянникова о зарождении раскола. Эти люди всегда будут определять в подобных формах отстаивание частью русского народа исконной своей веры. Замечательно в словах Е. Овсянникова то, что Донская епархия к началу ХХ века являлась первой в России по числу староверов. Это возможно объяснить только тем, что донские казаки в большинстве своем никогда не принимали новин патриарха Никона. Преимущественно они были вынуждены жить скрытно и формально проявлять лояльность к церковным нововведениям. А те из них, кто не желал подчинения и двойной жизни, ушли на Куму и на Кубань еще в конце XVII века.

В марте 1764 года, от 3-го дня, выходит высочайший манифест, повелевающий всем потаенным раскольникам объявиться и подать о себе сведения, для переписи их. Записавшихся старообрядцами велено было «обложить в двойной раскольнической оклад». Проще говоря, все потаенные раскольники, подавшие о себе сведения в канцелярии и желавшие оставаться преданными своей вере, обязывались платить двойной налог государству. Одновременно, согласно манифесту, от двойной подати освобождались покаявшиеся и примкнувшие к синодальной церкви старообрядцы.

Изображение донского казака верхних по Дону станиц, XVIII в.

Сразу после выхода данного манифеста, судя по всему, платить вдвойне желающих было немного, и в большинстве казачьи семьи писались, как не содержащие раскола, подтверждая это присягой и подписью, которые для них ничего абсолютно не значили. Бог и вера были выше присяг и подписей. На деле они продолжали быть староверами, посещали никонианские храмы очень редко, для вида, отказывались от исповеди и от причастия, обряды новые хулили, а троеперстие называли печатью антихриста. По сути, оставались все теми же потаенными раскольниками. О наиболее вопиющих и отчетливых случаях подобного поведения казаков местное священство доносило начальству. Тогда выявленных «клятвопреступников» заковывали в железо и под стражей доставляли в Черкасск (столица донского казачества), в комиссию о раскольниках, для проведения следствия. С наиболее упорными поступали «без колебания, по всей строгости законов». Их пороли кнутом, могли и выслать. Подобное к себе отношение правительства казаков напугало. Станицы верхнего Дона взволновались. «В некоторых станицах казаки, будучи объяты страхом, пришли в немалое колебание». Началась массовая запись казаков в раскол, как это тогда именовалось. «Чрез произведенное в той канцелярии войсковых дел над ними (потаенными раскольниками) следствие, многих станиц казаки с женами и детьми, в силу состоявшихся на всю Россию в прошлом 764 и сего 765 годах именных Ея Величества указов, пожелали записаться в раскольники и быть в двойном подушном окладе».

Эти события настолько встревожили руководство Области войска донского, что оно в мае 1765 года единоличным решением приостанавливает деятельность следственной комиссии о раскольниках. Дело в том, что писавшиеся в раскол казаки стремились не только избежать двойственности своего положения, но многие из них подразумевали еще и освобождение от несения казачьих повинностей и даже переезд в те области империи, где к тому времени старая вера не терпела притеснений. Также все это устрашило и епархиальное начальство новообрядцев. Безусловно, массовая запись казаков в раскол сильно их взволновала: люди объявляли себя старообрядцами, не останавливаясь перед повинностью платить двойную подать. Выходило, что вся их миссионерская деятельность по объединению казаков в новообрядчестве не принесла никаких положительных результатов. Возможно, некие иллюзии и возникали в головах епархиального начальства по этому поводу. Но на то они и иллюзии, чтобы не совпадать с действительным. В реальности же казаки и не собирались становиться никонианами, а больше все хитрили и подстраивались.

Чувствуя, возможно и ошибочно, поддержку правительства, в связи с высочайшими манифестами казаки стали намного смелее. Они открыто говорили о себе, несколько переиначивая Символ веры: «Веруем в едину святую соборну Ветковскую церковь!». Подразумевая, что истинная, апостольская церковь находится только лишь на Ветке, где на описываемое время существовал мощнейший старообрядческий центр. Исповедовались и причащались они от набегающих на Донщину ветковских попов. От них же по возможности крестили детишек и венчались. Если же не было такой возможности, то младенцев не крестили, а старики умирать предпочитали без причастия от никоновых оскорбителей, которые «чина и обряда совершенно не знают, да и знать им не почем, понеже в (их) церквах служба отправляется не по старопечатным, а по новопечатным книгам». Приходских же попов от новолюбцев казаки старались прикормить, одаривая их, чтобы они были сговорчивее и наверх доносительством не занимались. Увещевателям же своим так отвечали казаки: «Чему нас отцы и матери научили, в том и стоим».

Увещательная комиссия

Весьма интересны, для понимания религиозной составляющей жизни донских казаков во второй половине XVIII века, показания, снятые со староверов при допросах в канцелярии войсковых дел. В силу того, что показания эти в основе своей схожи между собой и различны лишь в малозначительных деталях, для примера рассмотрим показания старообрядца Пятиизбянской станицы Флора Иванова, сына Гурьева, от 22 декабря 1765 года.

В самом начале допроса Флор Иванов показывает: «родился в Пятиизбянской станице, от роду мне сколько лет — не упомню. Крещен я священником Максимом также и венчан им же в православной церкви». Факты крещения и венчания потаенных раскольников-казаков в никонианских приходах своих станиц встречаются часто. Большинство их приходится на временной отрезок, недалеко отстающий от старообрядческих волнений и последующих жестоких гонений, подробно описываемых Дружининым в его книге «Раскол на Дону в конце XVII века» и длившихся от 1688 до 1692 годов; а также от восстания донских казаков, возглавленного Кондратием Булавиным (1707-1708 гг.).

Массовое крещение и венчание казаков в церквях синодальных приходятся как раз на тот временной период, когда объявлять себя старовером было крайне опасно — это грозило многими невзгодами и скорбями. Не вызывает никаких сомнений, что вооруженное выступление казаков, именуемое булавинским восстанием, было отчасти направлено и на восстановление старой веры на берегах Дона и по всей России. Во многих так называемых прелестных письмах атамана К. Булавина «в русские города, села и деревни, к добрым начальным, торговым и черным людям» встречаются такие слова:

«Ведомо вам чиним, что мы всем Войском стали единодушно вкупе в том, что стоять нам со всяким радением за дом Пресвятые Богородицы, за истинную веру христианскую…».

А в своем письме кубанским казакам (тем староверам, что оставили родную землю в конце XVII века) от 27 мая 1708 года Булавин пишет так:

«Прислали они бояре от себя к нам на реку полковника Юрья Долгорукова со многими начальными людьми для того, чтобы им старшинам з боярами всю реку разорить. И стали была бороды и усы брить, также и веру христианскую переменить, и пустынников, которыя живут в пустыни ради имени Господни, и хотели была христианскую веру ввесть в елинскою (греческую) веру».

Хорошо известно, что разгром восставших казаков закончился кровавыми казнями и великим исходом не покорившихся казачьих родов на Кубань, в подданство крымского хана. Подавленные страхом люди, не покинувшие Дон, вынужденно крестили своих детей в приходских церквях от никоновых попов.

Что же дальше показывает Флор Иванов:

«В святую Троицу я верую и воплощение Сына Божия я исповедую, святыя соборныя и апостольския церкви правая ли она я не знаю, а только я верую и быти правою признаю одну ветковскую церковь. Для приношения молитвы я в церковь хаживал, впредь же ходить не желаю».

Вот это вот твёрдое и смелое «впредь же ходить не желаю» в новообрядные храмы объясняется уже созревшим в душах казаков представлением о поддержке Москвы их стремлений и надежд на возвращение старины. Это, конечно же, было их ошибкой и заблуждением — в манипуляциях человеческими судьбами высшего начальства, ради высоких государственных целей, простым людям мнилось нечто большее и ожидаемое для себя.

Вынужденно крестили, также вынужденно венчали, но после этого старались до крайности сократить свое религиозное отношение с приходскими церквями, исповедующими никоновы новины. Вот как показывает на это Флор Иванов: «В исповеди и святаго причастия я у своего священника приходского никогда не бывал». Подобный ответ встречается во многих показаниях казаков-староверов. Далее из допроса: «А точию сего 1765 года сентября месяца в первых числах, когда я привозил в Верхнюю Чирскую станицу подводы и был в доме казака Лазаря Петрова, который меня наставил пойтить в дом, в котором находился приезжий из слободы Климовой, или иной какой того не знаю, поп, в которого я по моему желанию и исповедался, а как ево звать того я не знаю, и где он ныне живет и того не знаю же. Сего 1765 года сентября… сын у меня родился и я младенца для крещения в церковь не носил и для дачи молитвы и наречения младенцу имя священника в свой дом не звал для того, что я когда был в Верхней Чирской станице и там в приезжаго из слобод попа исповедался, а оттуда возвратился в свой хутор, состоящий на речке Лиске, и он поп немного времени спустя ис той Чирской станицы выехал и по случаю ехал мимо того моего хутора тойже Верхней Чирской станицы писаря Леонтия сын, а как его зовут не знаю, которой мне объявил, что де оной поп едит позаде, котораго я к себе в хутор с прошением привел, и он моему рожденному сыну имя нарек Сергием и что подлежало все исправя переночевал одну ночь поехал куды про то я не знаю. В той Пятиизбянской станице из мирских раскольников довольно, а называющихся лжестарцами и где жительство имеющих я нигде не видел и не знаю. В сих своих ответах сказал я самую сущую правду и более ничего объявить не имею».

Приведенный допрос, как и ряд других допросов казаков-староверов, происходил в рамках работы Увещательной комиссии при Канцелярии войсковых дел в таком составе: священник Петр Федоров (Волошиновский) и вдовый диакон Сиротинской станицы Василий Михайлов. Деятельность данной Увещательной комиссии не была плодотворной. Никого им не удалось к «правоверию увещать». Объясняли они это тем, что «по затверделости своей в суеверии, как и протчие прежде содержащиеся здесь под войсковым караулом раскольники, увещания не слушают, и для того до возследования о них… имеют быть содержаны здесь под караулом». И даже тех, кто, по мнению комиссии, «увольнению в дом подлежателен», оставили под стражей, дабы они своим выходом на свободу не породили в сознании остававшихся в станицах «единомудренников» мыслей о безнаказанности. На этом и закончилась работа увещательной комиссии  в столице Войска донского Черкасске в 1765 году.

Заслуживает внимания, как члены увещательной комиссии отзываются о тех, кого они увещевают: «они люди сложения грубова, а понятия тупова, мнят же себе за сущих христиан».

Раскольничьи попы

Сохранились до нашего времени имена некоторых старообрядческих священников, которые вопреки закону, с риском для себя приходили в донские станицы для проведения тайных богослужений и исправления треб в конце XVIII века. Начнем с наиболее выдающегося из них, чьё имя наиболее чаще других упоминается в исторических источниках по старообрядчеству на Дону. Это священник Семен Акиндинов Мухин. Деятельность этого человека настолько была отчетливой и значительной, что вызывала беспокойство и отклик в высших эшелонах власти империи, как светской, так и духовной. Сам светлейший князь Потемкин обращался к Сенату с предложением обсуждения активной деятельности о.Симеона на Дону и принятия какого-то решения по возникшей проблеме. В итоге решение было принято и выражено вышедшим 27 июня 1775 г. указом Сената «… об изловлении попа Акиндинова».

В ходе данного исследования имя священника Акиндинова впервые было замечено в связи с событиями, произошедшими в конце 60-х годов XVIII века в станице Кагальницкой. Там по настоятельным просьбам казаков новая станичная церковь была освящена с хождением посолонь, т.е. по старому чину. Этим снисхождением, как видится, Черкасское духовное правление тщилось склонить казаков к посещению приходской церкви и к расположению к новинам. Однако же пользы от этой уступки не вышло никакой, а только привело «к большему их (староверов) суеверию». Казаки растолковали для себя разрешение властями освятить их станичный храм по старому чину как подтверждение истинности исповедуемой ими веры и как поддержку их высоким начальством. Высочайшие манифесты о послаблении староверам уже вышли к тому времени. В станицах о них знали, разговор о перемене к их верованию промеж казаков велся. Конечно же, они связали в логическое звено высочайшие манифесты и позволение им от местной духовной власти освятить церковь с хождением по солнцу. Привело это к тому, что казаки-староверы стали склонять «на свою сторону как казаков, так и малороссов, пребывавших там, и перекрещивали их чрез своего беглого попа Симеона Акиндинова. Оставшихся же верными сынами церкви порицали, как отщепенцев, и гнушались ими, как некоторую мерзостью».

География деятельности о. Симеона Акиндинова — это в основном станицы среднего и верхнего Дона. Известно, что в 1766 г. о.Симеон находился в станице Романовской:

«Между тем в Романовской станице раскольники свободно распоряжались по своему: станичный атаман раскольник Трофим Шамин явно содержал раскольническаго попа Семена Акиндинова, который перекрещивал перевенчивал и исправлял вообще все требы для раскольников».

Это именно на о. Симеона в 1768 г. был выписан войсковым наказным атаманом (главная фигура светской власти на Дону в то время) ордер на поимку. Это его, о. Симеона, преосвященный Тихон Воронежский (главная фигура духовной власти на Дону в описываемое время) в своем предписании от 1772 г. величает зловредным попом раскольников. Обе ветви власти были крайне озабоченны неутомимым служением о. Симеона и принимают все меры к поимке «беглого попа». В конце концов, в 1770 году, это им удается. Священника доставляют в Воронеж, откуда он благополучно убегает. Думается, не без помощи заинтересованных в его освобождении лиц. После побега священника «войсковой атаман Ефремов предписывал снова изловить беглеца, согласно отношению преосвященного Тихона».

Замечательно и интересно то, что после ареста о. Симеона, его успешного бегства из-под стражи и возвращения на Дон казаки особенно тщательно стали оберегать и опекать своего священника. Это явствует из сохранившихся документов. Например, известен случай, когда по доносу в станицу Каргальскую отправляется некоторый отряд под водительством старшины Макарова, для излова Акиндинова. По приезде в станицу старшина Макаров сталкивается с откровенно недоброжелательным отношением к себе со стороны станичников. На все вопросы о беглом попе станичный атаман только руками разводит: уехал, мол, поп, нет его в станице. Исходя из донесения, следует, что старшина Макаров  проверять ответы станичного атамана не дерзнул. Вероятно, что вся эта многозначительная, наряженная обстановка и отчужденное поведение казаков не способствовали к принятию такого решения. Не было бы удивительным, если бы о.Симеон в тот момент находился в соседнем курене.

Обратимся к другому показательному происшествию от 1777 г. Некий смотритель Бирюков, узнав о местонахождении «беглого попа» Акиндинова, но не имея физической поддержки для его ареста и препровождения, обратился к казакам станицы Луганской с требованием выделить ему 30 казаков. Требование смотрителя Бирюкова не встретило никакой поддержки у казаков Луганской станицы. Никто не поспешил заседлать своего коня и присоединиться к Бирюкову. Никто. Ни один человек из всей станицы.

Известно, что казаки ввели практику сопровождать и охранять своего священника при перемещении его из одного места в другое, отрядом, согласно донесениям «человек по 15». А когда явилась о. Симеону необходимость оставить территорию Войска донского (внимательно, читатель, здесь необходимо читать вдумчиво), до границы Войска его сопровождал отряд в 40 вооруженных казаков!.

Сопоставляя факты, можно узреть даже некоторую забавность происходившего: для поимки священника не смогли сыскать 30 казаков, а для сопровождения и охраны легко находится 40 человек. А ведь этот поход — поход полусотни казаков, по территории Войска, от станицы к станице, к его границе. И никто их не останавливает, не разоружает, не возвращает по родным куреням.

Выходит так, и это подтверждается многими фактами, что на описываемое время казачий Дон был, согласно казенной формулировке, в расколе, т. е. старообрядческим. О повсеместной и всеобъемлющей поддержке старины на уровне станиц сообщает Лысогорский Н. В. в своей ценной работе «Единоверие на Дону», опираясь на приказы войсковых атаманов:

«По станицам же попы пользовались покровительством казаков–раскольников. Вероятно, поэтому действия духовной власти относительно беглых попов часто не достигали своей цели. Потворство беглым попам совершалось легко, вследствие значительнаго количества раскольников во многих станицах, где иногда даже станичные атаманы избирались из раскольников».

Здесь же он отмечает, что высшее войсковое начальство всецело поддерживает духовные власти в их стремлении к искоренению раскола. Однако он же, исходя из документов, которые некогда хранились в архиве Донской духовной консистории, пишет, что черкасское духовное правление пеняет на бездействие войскового начальства «в поимке приезжавших к раскольникам попов». Хочется уже видеть во всем этом круговую поруку, которая, безусловно, имела место быть, но все-таки, что касается высшего войскового руководства, — оно стремилось в большей мере оставаться лояльным Москве. А в том, что оно в немалой своей части состояло из старообрядцев, можно будет убедиться позже, и не один раз.

Два показательных эпизода

И напоследок приведем два интересных документальных эпизода о действовавших на Верхнем Дону старообрядческих священниках, с упоминанием их имен. Оба эпизода относятся к 1799 году, оба произошли в станице Пятиизбянской, оба показательны, оба приведены Лысогорским Н. В., со ссылкой на архив Донской духовной консистории.

Эпизод первый:

«В 1799г. в Пятиизбянской станице действовал поп Александр, но станичный атаман при розыске заявил: такого не было и что он за человек никто не знает, несмотря на то, что поп Александр в это время исправлял в станице требы».

Эпизод второй:

«В 1799г. раскольничий поп Михаил совершил погребение генерала Василия Петровича Денисова в присутствии генерала А. М. Попова, подполковников Денисова и Чернозубова, станичного атамана и стариков Пятиизбянской станицы. Когда же вследствие доноса приходского священника, получился рапорт об изловлении раскольничьего попа, генерал Попов грозил священнику (Яковлеву) мщением за донос».

Достойно внимания то, что во втором эпизоде выходит, как говорится, на сцену, элита донского казачества, исповедующая старую веру. Род Денисовых, корневой Пятиизбянский — один из знатнейших казачьих родов на Дону, давший отчизне своей двух донских войсковых атаманов, нескольких талантливых военачальников, доставивших ратную славу России. А хоронили в тот день родного брата, наиболее известного из всего рода Денисовых, — генерала от кавалерии Федора Петровича Денисова. Известного и искусного полководца, который не проиграл ни одного сражения и многократно приумножил славу русского оружия. Этим человеком восхищался Суворов. А Екатерина II даровала ему графский титул, распространявшийся на все его потомство. От него пошел известный графский род Орловых-Денисовых. О брате его Василии Петровиче мало сведений, но из документа известно, что умер он в генеральском чине, а это означает его безусловное включение в воинскую элиту Российской империи. А хоронил его «раскольничий поп» в присутствии еще одного генерала, двух подполковников и станичного атамана. Замечательно и то в этом эпизоде, что генерал Попов, присутствовавший на погребении, угрожал расправой никонианскому попу Яковлеву за донос. Интересно, как это выглядело…

Исследуя источники по донскому старообрядчеству, пристально рассматривая  изложенные в документах события тех времен, невольно начинаешь верить в существование двух реальностей. Одна из них — государственная, принуждающая, желаемая властями, величественная, надменная и лживая. Другая реальность — народная, исконная, отстаиваемая лишениями и кровью, подвижническая, скорбная и тайная. Первая из них, с высоты своего могущества, основанного на силе, все время изворотливо врет, выдавая желаемое за действительное. Это может быть выражено так:

«Около половины XVII века, когда казачество отживало и падало под властью самодержавия, является новый представитель свободы, тоже не имеющий сознания, но проповедующий и ничего не щадящий для проповеди — раскол. Раскол был протестом не только против правительства, но и против церкви».

Или так:

«Настоящий труд имеет задачей изложить эпизод из истории распространения раскола в конце XVII века, когда приверженцы старой веры, скрываясь от преследования, разселялись по Московскому государству и занесли свое учение во все его обширные области».

Ложь здесь состоит в том, что введенное ими же понятие — раскол показывается как некое явление и лжеучение, распространявшееся по земле русской проповедниками раскола. В подобном искажении действительности чувствуется иезуитский подход. Именно эти ребята, таким манером, предпочитали конструировать новую, выгодную им реальность.

Но правда всегда будет первенствовать над ложью. Правда — она проста и немногословна. И если первая реальность опирается на ложь, то вторая поддерживается сдержанной, народной душой и сердцем, выстраданной правдой, которая может быть выражена по-разному, например, так как выразил ее сподвижник Кондратия Булавина, атаман Никита Голый, в своем письме: «А мы стали за старою веру и за дом Пресвятыя Богородицы… и чтобы нам не впасть в ельнинскою (греческую) веру».

Кем были первые кубанские казаки

(Приглашаю на сайт без рекламы, но с такой же тематикой:  "Велемудр" по адресу: http://welemudr.ru) В постсоветское время в обществе усилился интерес к казачеству, его истории и современному положению. Существует множество взглядов, предубеждений о истории зарождения, развития казачества и его статуса в наши дни. Кто-то считает современных казаков не более чем "ряженными", кто-то бьет себя кулаком в грудь, заявляя что он потомственный казак. Не ясен вопрос к какому роду они принадлежат, только русские или же это вообще отдельный этнос. Кто-то считает казаков не более чем беглыми крепостными или просто шайкой разбойников. Кто то считает вообще отдельным родом. Но в основном взгляды делятся на два абстрактных лагеря - положительный, где казаки это опора славянского государства и они всегда стояли, стоят и будут стоять на страже России, и отрицательный, где казаки это разбойники. В этой статье мы кратко затронем тему первых кубанских казаков, считавшихся поборниками старой ведической Веры и  совершавших набеги как на османских Татар, так и  на русские территории. Появление кубанских казаков О первых Кубанских казаках сообщает "Персидская география" составленная в 982 году и обнаруженная в Бухаре в 1892 году капитаном Туманским А. Г. Согласно ей в приазовье помещена земля Касак, выше Хазарские печенеги, между Донцом и Доном Бродники (то же один из казачьих родов) на западе христиане Венеды, на верхней Волге руссы и т. д. В летописях под 965 годом говорится: «Одоле Святослав Хазар, и Ясов с Казаками победил». После этого Дон и Приазовье вместе с крупным портом Таротарханью (Тьмутарокань, сейчас Тамань) на некоторое время попадают в подчинение Киева. До 1060 года Тьмуторакань объединяла в своих границах все рода казаков, и простиралась от Кубани по всему подонью включая Курск и Рязань. С 1061 года между Киевской Русью и казаками расположились пришедшие Половцы (это бывшие Готы), и земля Казаков (мы знаем ее ещё под названием Русколань) оставалась вместе со столицей Тьмутароканью ещё полтора века независимой. Это была колыбель будущих Азовских (Кубанских) казаков. С приходом в 1223 году на христианскую Киевскую Русь староверов (идолопоклонников) тартар, атаман казаков - Бродников Плоскыня поддержал их войско и с тех пор Казачьи земли были не зависимы от орды и управлялись своими князьями. Последим известным нам по летописям князем казачьих земель был Мамай идолопоклонник почитавший старых славянских богов Перуна и Хорса, об этом можно прочитать в  "Сказании о Мамаевом побоище". С гибелью Мамая централизованная власть в княжестве Русколань была утрачена и земли казаков превратились в "Дикое поле". В 1395г. земли казаков подверглись нападению  Тамерлана. Но Кубанские (Азовские), казаки оставались жить на своих местах до самого прихода турок (1475 г.). При  турках  так же в прикубанских степях располагались юрты кочевых Кубанских (Азовских) казаков, которые время от времени совершали нападения на московские окраины и посольские караваны. Этим они вызывали гнев и султана и московского царя. В 1551 году московский посол доносил о гневных жалобах султана, что казаки «поотымали всю волю в Азове».  В российских документах того периода они упоминались как воровские казаки и подлежали казни или суровым наказаниям в случае поимки. С расколом православия в России после церковной реформы патриарха Никона в 1650-х гг. Противники этой реформы донские  казаки-старообрядцы, стали бежать на Кубань к своим собратьям кубанским казакам из-за страха репрессий. Д.В. Сень отмечал, что когда отряд аграханских казаков атамана Л. Маноцкого осенью 1692 г. прибыл на Кубань, там уже проживали кубанские казаки вперемежку с донскими. Отряд Л. Маноцкого насчитывал около двухсот казаков, данных о численности кубанских казаков на тот период нет, но считается, что к 1708 г. на Кубани проживало несколько тысяч казачьих семей. Они были  как староверами (родная ведическая вера) так и  старообрядцами (христианская вера) и жили в округе города Копыла. Кубанские казаки регулярно участвовали в  набегах в пределы России и территории северокавказских народов. Во время восстания на Дону (1707-1709) предводитель воставших  атаман К.А. Булавин поддерживал связь с кубанскими казаками и вел переписку с их атаманом Савелием Пахомовичем. С. Пахомович, по всей видимости, был войсковым атаманом и обращался в переписке к К.А. Булавину от имени всех кубанских атаманов (киятов, мамаевцев и других). Кубанский войсковой атаман одновременно являлся копыльским атаманом. Исходя из этого можно предположить, что в Копыле располагалась кубанская казачья администрация, а сам город являлся войсковой столицей кубанского казачества.  По этой причине город несколько раз подвергался нападениям регулярных российских войск и донских казаков совместно с калмыками. Положение кубанских казаков изменилось в начале XVIII в. Турецкий анонимный автор того времени отмечал, что после поселения у Копыла ногаев казаки стали терпеть от них бедствия. В результате сложившейся конфликтной ситуации  казаки переселились в новое поселение которое располагалось в районе современного хутора Ханькова Славянского района Краснодарского края, рядом с которым и сейчас располагается выдающаяся по размерам в округе возвышенность ( Ханская горка). Само поселение возникло на этом месте, скорей всего, в 1680-х гг. После переселения казачьего населения копыльской округи в самом Копыле осталась только войсковая администрация. В это поселение и  прибыл в 1692 г. отряд аграханских казаков атамана Л. Маноцкого. Копыл располагался на берегу реки Казачий Ерик. Такое наименование река получила ещё до включения правобережной Кубани в состав России, что свидетельствует о казачьем населении на этой территории с глубокой древности. Первые казачьи поселения на Казачьем Ерике появились с незапамятных времен, а потом пополнялись приходом  туда других казачьих родов в том числе и  Донских казаков-некрасовцев. Так численность казачьего населения в кубанских казачьих поселениях увеличивалась за счёт беглых старообрядцев-некрасовцев с территории Дона. Ещё одним известным поселением кубанских казаков было поселение у крепости Ачу. К этому поселению в 1708 г. К.А. Булавин планировал отступление казаков с Дона вместе с их семьями.

Появление некрасовских казаков на Кубани В 1708 г. на Кубань пришли беженцы (около 8 тыс. человек) из донского казачества под предводительством сподвижника К.А. Булавина атамана Игната Некрасова. Они поселились у крепости Ачу (современный п. Ачуев), но после перебрались в район Анапы. В 1712 г. некрасовцы стали заселять Таманский полуостров и селиться вдоль р. Кубань. В это же время они стали смешиваться с кубанскими казаками староверами (ведическая вера). Некрасовцы слились в единую общность с кубанскими казаками киятами и мамаевцами, и за ними в историографии закрепилось наименование «некрасовские казаки». По всей видимости, некрасовцы, которых прибыло на Кубань около восьми тысяч человек, хорошо пополнили ряды кубанских казаков. Конец старого кубанского казачества произошел в 1778 году, когда на Кубань прибыл российский военный корпус под командованием генерал-майора И.Ф. Бринка. Опасаясь репрессий со стороны России за свои убеждения в вере (ведь они были родноверы-язычники и староверы-христиане), практически все Кубанские казаки уплыли  в малую Азию, среди них были и мамаевцы и кияты и некрасовцы и другие группы казаков. Территория Кубани опустела и тогда царское правительство приняло решение вновь заселить казачьи земли, но уже подконтрольными казаками. Это произошло в 1792 году. 

Казаки-старообрядцы за Байкалом.

Казаки-старообрядцы за Байкалом. Забайкальское казачество - довольно сложный феномен российской действительности. За Байкалом была усложнена его сословно-этническая структура. В состав «служилых людей» были определены аборигены края (буряты и эвенки), позднее - крестьяне и горнозаводские рабочие. Если этносословная принадлежность казаков Забайкалья более известна, то об их этноконфессиональной принадлежности написано очень мало. Между тем казак - это особый духовно-психологический тип.Основой духовности русского казака было православие. Но для значительной доли казачества России характерной была преданность старой православной вере, вольному духу, религиозной обособленности и сословной независимости. Народные герои и выдающиеся личности из казачества – Ермак, Степан Разин, Кондратий Булавин, Игнат Некрасов, Емельян Пугачев, войсковой атаман генерал-аншеф, граф Матвей Платов - все они приверженцы древлеправославия и защитники традиций и обычаев русского народа. В Забайкалье казаки нескольких селений тоже исповедовали в качестве «государственной» религии старообрядчество. Архивные материалы дают весьма отрывочные сведения о числе старообрядцев, числящихся в Забайкальском казачьем войске. В одном из документов показано, что к 1 января 1864 г. в этом войске числилось «раскольников из простого казачьего сословия» муж. 40 и жен. полов - 28 чел., всего 68 чел., в т. ч. приемлющих священство - 32 и не приемлющих священства - 36 чел. Раскольники эти числятся в 3-й конной бригаде, но проживают в селениях гражданского ведомства между 274 жителями, не содержащими раскола. Какие это были селения, в документе не сказано. В результате наших поисков стало известно, что казаки-старообрядцы проживали в с. Бичура и станице Доно. Причем последняя считалась одной из лучших станиц в Нерчинско-Заводском округе. В ней в конце XIX в. насчитывалось около 300 домов, из них 80 дворов принадлежали старообрядцам, предки которых были уральские казаки, сосланные сюда во время Пугачевского восстания. Правда, другие авторы здешних казаков считают выходцами с Дона, а само название станицы тоже связывают с Доном. По данным газеты «Жизнь на восточной окраине» (1897. № 82), потомки ревнителей старой веры «сохранили дух пугачевщины в разных видах и со всевозможными оттенками, которые проявлялись на каждом шагу». Этот дух казаков-старообрядцев беспокоил светские и духовные власти. Желая разобщить старообрядческий дух, они усердно насаждали в этом краю единоверие. А отдельных, наиболее преданных старой вере приверженцев, иногда выселяли из станицы. Так, примерно в 1865 г. староверы этой станицы (две семьи Овчинниковых, Кабановы и Марковцевы по одной семье) были переселены на оз. Котокель, недалеко от Байкала, где обосновалось старообрядческое население, а деревню назвали Исток. Эта борьба официальных властей, единоверческой церкви и последователей древлеправославия, которое укоренялось в Доно, продолжалась и в позднее время. По данным ГАЧО, в 1917 г. в станице Доно II военного округа Забайкальской обл. из единоверия в старообрядчество перешло 265 семейств. В единоверии осталось 35 семей. Священник И. Игнашев бежал, захватив из церковной кассы 737 руб. 25 коп. А 6 (19) апреля 1919 г. военно-экспедиционный отряд белых расстрелял 5 человек, в т. ч. и нового старообрядческого священника Кузьму Захаровича Олейникова, его сына, председателя общины М. Е. Трифонова, церковного старосту Овчинникова. Старообрядцев обвинили в переходе к большевикам. Казаки-старообрядцы заявили протест, утверждая, что нет никаких оснований епархиальному начальству и атаману Семенову вмешиваться в их старообрядческие дела. Дальнейшие дела в этой станице развивались тоже весьма драматично, если не сказать трагично. Казаки-старообрядцы и их семьи были репрессированы и отправлены на принудительные работы, часть их осталась за рубежом. Потомки зарубежных староверов ныне проживают в Австралии и принимают активное участие в строительстве церквей в России. Село Бичура является одним из самых крупных центров старообрядчества в Сибири. В нем проживает 12 тыс. чел., а село протянулось на 16 км. Одна из улиц прежде называлась Казачьей. Удалось выяснить, что до 1920-х гг. на ней проживали казаки. Среди них преобладал род Григорьевых. В 1967 г. мне удалось записать сообщение почтенного старца Сысоя Кирилловича Петрова: «Казаков тут было примерно семей 20-30. По архивным данным, в 1884 г. в Бичурском селении казаки-старообрядцы проживали в 15 дворах в количестве 49 душ мужского пола и 54 душ женского пола. Они отделились от бичурян для того, чтобы больше получить земли. Но земли им дали ненамного больше крестьянского надела. Казаки были приписаны к Ара-Киретской станице, расположенной недалеко от Бичуры. На сходку они ездили при полном вооружении и снаряжении. Особенно красиво было, когда они ехали строем и с песнями. Уходя на службу, они должны были иметь лошадь, сбрую и оружие. Кто не имел этого, продавали землю, корову, хлеб, чтобы иметь доброго коня, снаряжение». Тогда же потомственная казачка Прасковья Титовна Григорьева рассказала, что казачьих старообрядческих семей в Бичуре было около 40. В частности Григорьевы были с Дона, и проживали среди крестьян. «Им предложили перейти в казачество, обещая дать больше земли. Но когда они стали казаками, им было в этом отказано. Они снова захотели стать крестьянами, но их обвинили чуть ли не в измене, а также сыграли на их честолюбии, на том, что Григорьевы - исконно казачий род. А казачьему роду нет переводу. Делать нечего, согласились остаться в казачестве, да самим казакам нравилась их служба, одежда, выправка, песни. Хотя другой корысти не было».Из других источников известно, что казак нес немалые денежные повинности. В газете «Сибирь» (1875. № 10. С. 3) в заметке из Забайкалья приведены следующие данные о всех расходах казака: «В настоящее время все денежные повинности забайкальского казака могут быть выражены в следующих цифрах: ежегодно земские повинности - 1 руб. 70 коп.; на покрытие дефицита по войсковым сметам - 1 руб. 10 коп.; содержание общественного станичного управления –2 руб.; отбывание подводной гоньбы по главным трактам 2 руб. 40 коп. и исправление дорог 2 руб. - всего 9 руб. 20 коп.; выход на очередную службу через два года в третий обойдется убылью из дома работника по местным ценам 80 руб. и экипировкою 30 руб. и всего за три года 110 руб., а за один год 36 руб. 60 коп. С денежными повинностями всего составится 45 руб. 50 коп. Цифра довольно порядочная, и нельзя сказать, что она пропорциональна годовому доходу казака. Если взять казака среднего достатка, засевающего 5-6 десятин, то окажется, что он при удовлетворительном урожае снимет хлеба 360 пудов, исключив из этого количества на продовольствие (считая 3 души в семье) и на семена, в остатке будет 200 пудов. Стоимость хлеба при удовлетворительных урожаях не превышает 60 коп. за пуд. Следовательно, 200 пудов дадут чистой прибыли 120 руб., за уплатою из них повинностей остается 75 руб., то есть по 25 руб. на каждого члена семьи. На эти деньги нужно на год заготовить одежду, обувь, чай, соль и пр. При таких условиях, понятно, о сбережении на черный день невозможно и думать». Несмотря на такие трудные условия выживания, казаки верно служили своему Отечеству. Многие из казаков участвовали в Русско-японской войне 1904-1905 гг.Судьба казаков в XX в. оказалась драматичной. Накануне революции атаманом бичурских казаков был Ермил Григорьевич Григорьев. После установления советской власти уехал в Монголию, где построил мельницу и молол зерно. С ним уехали двое детей, а в Бичуре остались две дочери и сын. Казачий старообрядческий род Григорьевых из с. Бичура включает следующие имена (данные Центральной библиотеки с. Бичура): Григорьев Елуп Григорьевич, Григорьев Роман Олимпович, Григорьев Алексей Алексеевич, Григорьев Иван Иванович, Григорьев Лаврентий, Григорьев Федул Григорьевич, Григорий Иванович Григорьев. Г.И. Григорьев (его прозвище или псевдоним Ногайцев) был личным адъютантом атамана Семенова. Под Зардамой (село в Забайкалье) участвовал в боях против японцев и был ранен в ногу. После того как семеновцев разбили, он вернулся к мирной жизни, жил в Бичуре и работал шорником. Однажды за ним приехали двое на «лисорке» - легком ходке, спросили, где живет. Забрали и увезли. В 1945 г. атамана Семенова взяли в Харбине. На фотографии с ним был и Г. И. Григорьев. Когда Григория Ивановича привезли в Иркутск, спросили: «Это ты на фото?, -Я.- Почему ты служил Семенову? - Я служил своей власти». Увезли его в Москву, судили, дали 15 лет заключения. Через 8 лет он вышел по амнистии. До конца дней своих жил в Бичуре. Таковы некоторые данные о казаках - последователей старообрядчества в Забайкалье.Ф.Ф. Болонев.

Гребенские казаки: приверженность старообрядчествуterskiykazakJuly 29th, 2012

В литературе, посвященной истории казачества, довольно часто можно встретить утверждения о господстве у казаков именно официального православия, его определяющей мировоззренческой роли и т. п. При этом о бытовании у ранних групп казачества старообрядчества зачастую даже не упоминается. Однако, например, старожилы Терека - гребенцы оставались старообрядцами на протяжении всего дореволюционного периода, несмотря на усиленные попытки светских и, главным образом, духовных властей привить им официальное православие. Наиболее ранние источники, повествующие о гребенских городках в Затеречье, ничего не сообщают о наличии в этих поселениях культовых зданий. По-видимому, их сооружение в силу ряда факторов (прежде всего «кочевой» образ жизни, отсутствие духовенства и др.) было невозможно. Руководили религиозной деятельностью наиболее нравственные, знающие (эти познания они получали от своих отцов и дедов) казаки. К началу ХVIII века относится сообщение войскового начальства о том, что «в гребенских городках не имеется ни одного попа». Таким образом, церковная организация у вольного гребенского казачества отсутствовала, а культовой деятельностью руководили выборные лица из числа казаков. У отдельных групп гребенцов - старообрядцев выборность так называемых уставщиков сохранялась до конца ХХ века. Первые православные церкви на Тереке появляются в русских городках и острожках в ХVI-ХVII веках. Их посещали и казаки. Известно, что в 1645 году в Соборной церкви Терского города к присяге Алексею Михайловичу были приведены «дворяне, дети боярские, новокрещены, всяких чинов русские люди, терские и гребенские атаманы и казаки». Православные священнослужители Терека в этот период подчинялись Астраханской епархии, учрежденной в 1602 году. Во второй половине ХVII века внимание центральной власти к региону временно ослабело. Гребенцы продолжали придерживаться старохристианских верований и культов, видя в этом один из факторов сохранения собственной идентичности. В начале ХVIII века, когда позиции российского государства на Тереке усилились, выяснилось, что казаки выполняют обряды не так, как это стало принято в официальной церкви. В этот период встал вопрос об отношении к старообрядцам-старожилам. Петр I приказал не тревожить старых верований гребенцов, так как служат они государю верно и без измены, «удерживаются» в мусульманском мире, не идут против церковной власти, не нарушают государственного порядка. Таким образом, для светской власти главными были вопросы обороны и покорности государству, а не веры. С основанием в 1735 году Кизляра, который стал административным центром региона, начинается сооружение здесь православных храмов. Однако, удаленность астраханских иерархов от своей паствы (за весь ХVIII век они посетили Притеречье всего четыре раза) привела к назначению в Кизляр в 1738 году так называемого «закащика» - доверенного лица епископа, который наблюдал за церковной жизнью на определенной территории (заказе) и управлял духовенством. Первым заказчиком на Терском левобережье стал священник Федор Иванов. Он получил самые широкие полномочия. Атаманам гребенских городков указывалось, чтобы ему «никакого помешательства не чинилось». С появлением заказчика религиозная обстановка на Тереке резко обострилась. Федор Иванов вместе с сыном попомАфанасием принялись искоренять раскол. Последний, по их мнению, проявлялся в том, что гребенцы крестились двумя перстами, ходили «по солнцу», творили двойную аллилуйю и т. п. Гребенское войско 18 мая 1738 году было вынуждено обратиться за помощью к Астраханскому епископу Иллариону, утверждая, что «как отцы наши и деды жили в православной вере, так и мы в том же стоим, не прибавливаем и не убавливаем». В тот период во всем Гребенском войске была только одна церковь во имя св. Николая в Курдюковском городке, в остальных (Старогладковском, Новогладковском, Червленном и Щедринском) - существовали молитвенные дома без алтарей, ничем не отличавшися от обычных домов, за исключением креста на них. В ответ на обращение казакам предписывалось пристроить алтари, говеть и причащаться, попам совершать «правильные» литургии (12 священников были подвергнуты штрафам). В Астрахань была направлена делегация, которая заявила, что казаки выполнят все требования, кроме троеперстия. Епископ согласился. Поскольку пристройка алтарей задерживалась, в 1740 году священники из казачьих городков были вызваны в Кизляр и арестованы, пока-де церкви не достроят. После того, как это требование было выполнено, 8 января 1741 года Гребенское войско обратилось к Иллариону с просьбой освободить священников (из числа гребенцов) и освятить церкви. Священники были отпущены, церкви снабжены утварью и освящены. В новых храмах все казаки продолжали креститься двумя перстами. Как и у других групп старообрядцев, обрядовая сторона для них была наиважнейшей. В 1744 году на гребенцов последовали новые доносы о том, что «казаки состоят в немалом расколе и противности святой церкви, имянно изображение креста знаменуют на себя двоеперстным, а не троеперстным сложением». После этого епископ Илларион заявил следующее: если казаки «в своем двоеперстии и упрямстве будут, то не токмо духовным, но и гражданским наказанием наказаны будут». Гребенцы вновь хотели послать делегатов в Астрахань, но Кизлярский комендант не позволил. Тогда они дали подписку о покорности святой церкви, но с соблюдением двоеперстия, ссылаясь на прежнее разрешение Иллариона. Креститься тремя перстами они категорически отказывались, даже если бы им пришлось пострадать и «умерети». Гребенцы грозились покинуть Терек. В 1745 году в «доношении» Кизлярскому архимандриту Мефодию казаки вновь поясняли, что «...в нашем гребенском войске расколу не имеетца, ибо как отцы наши, деды, прадеды издревле состояли в православной вере христианской и крестились двоеперстным крестом, так же и мы, нижайшие... от мала до велика в том состоим и доныне не убавливаем и не прибавливаем». Такое же донесение было направлено и Астраханскому епископу. Приведенные документы показывают, что гребенские казаки осознавали себя истинными христианами, не собирались конфликтовать с церковью, готовы были идти на ряд уступок, кроме одной, которая для них имела принципиальное значение. Это двоеперстие. На наш взгляд, в условиях специфического образа жизни казаков, когда каноническая обрядовая служба была невозможна, для них главным христианским таинством являлось крещение. Его совершение было равносильно причислению к казачеству. Старохристианские верования и культы прочно утвердились в сознании и поведении казаков, без них они себя не представляли. Хорошо известно, что в сознании людей ХVII-ХIХ веков понятие «русский» было равнозначно понятию «православный». На Тереке такими равнозначными понятиями стали «гребенец» и «старовер» (истинно православный). В рассматриваемый период гребенцы выступали единым старообрядческим монолитом и утверждали только одно: мы сохраняем обряды, доставшиеся от отцов и дедов, ничего «не убавливаем и не прибавливаем». Таким образом, старообрядчество на Тереке, в отличие от организованных старообрядческих толков, сформировалось естественно - историческим путем. Оно явилось не результатом раскола, а результатом сохранения верований раннего христианства. Церковное давление вызвало побеги казаков на Кубань, Куму, так как «здесь житье несносно: принуждают к кресту». Как и в других регионах, на Тереке гонения лишь усиливали дух взаимопомощи и поддержки, укрепляли, консолидировали гребенскую субэтническую группу. В этот период действия официального духовенства положительным результатом не увенчались. Основные усилия были направлены на борьбу с прибывавшими на Терек «классическими раскольниками», проповедовавшими о пришествии Антихриста, близкой кончине мира, «неправости» никонианской церкви и т. п. Астраханская Духовная консистория собирала сведения о таковых и неоднократно просила Кизлярского коменданта усилить соответствующие полицейские меры (аресты, выдворение и пр.), ссылаясь на соответствующие указы Петра I и распоряжения Святейшего Синода. При этом назывались и имена «укрывателей». Наибольшее количество документов о поимке беглых расколоучителей на Тереке относится ко второй трети ХVIII века, когда борьба с расколом приобрела невиданный размах. В это время с неисповедовавшихся взимали штрафные деньги, осуществляли допросы и следственные дела над попами, отправлявшими службу по старопечатным книгам, отбирали иконы старого письма и пр. Однако атаман И. Иванов предупреждал, что если давление усилится, то гребенцы от страха и принуждения разбегутся. Казаки ставили вопрос о смещении священнослужителей, «поставленных без согласия народа». Дело доходило до избиений и убийств, по-видимому, присланных священнослужителей. Уступки властей предотвратили новые волнения и побеги. С одной стороны, Сенат, исходя из пограничного положения гребенцов, распорядился не принуждать их в вопросах веры, такую же позицию отстаивал и Кизлярский комендант. В этих условиях епископ Илларион счел возможным вернуться к прежнему своему мнению (с которым Синод не был согласен) и повелел священникам гребенских городков в троеперстии казакам «принуждения не чинить», нападкам не подвергать, «понеже у них, кроме креста иного расколу никакого нет». Но это решение пришло поздно. Казаки отшатнулись от священников и обратились к самозванным пастырям. Более того, в конце ХVIII века старообрядческие скиты и церкви стали возводиться открыто. В 80-х годы деревянные храмы в честь Николая Чудотворца появились в станицах Новогладковской, Щедринской, Червленной, в 1801 году - в Курдюковской. Построенные же ранее православные церкви опустели, выбывшие православные священники не замещались, а те, что остались, ходатайствовали перед Синодом о выделении денежного и хлебного жалования православным причтам, поскольку едва ли не все гребенские казаки впали в раскол и в церковь не ходят. Обращения направлялись и к Астраханскому епископу. Один из священников гребенских станиц просил предоставить хлебное и денежное жалование и «не дать умереть с женою и детьми голодной смертью», так как «дохода никакого нет». Войско стало выбирать собственных церковнослужителей - уставщиков. Своего пика этот процесс достиг в начале ХIХ века. Причин здесь несколько. С одной стороны, толерантная правительственная политика, прежде всего Екатерины II, которая ликвидировала раскольничью контору, разрешила старообрядцам не брить бороду, носить любое платье, отменила двойной оклад, наименование их раскольниками, дала возможность старообрядцам действовать открыто и не опасаться преследований со стороны официальной церкви. С другой - обширность епархии, удаленность региона от епархиального центра, отсутствие дорог, сложная внутри- и внешнеполитическая обстановка, бедность и малочисленность приходов создавали многочисленные трудности в деятельности официального духовенства. Желающих вести здесь проповеди было явно недостаточно. Наконец, казаки оказывали пассивное и активное сопротивление попыткам официальной церкви вмешиваться в их религиозную практику. В начале ХIХ века глава Астраханской епархии Платон Любарский сообщал, что на Тереке распространяется раскол, появляются беглые попы и монахи из Иргизских скитов. В помощь Кавказскому духовенству были отправлены православные книги, в Моздоке и Кизляре открыты школы грамотности, а затем и духовные училища. Однако эти энергичные начинания не имели продолжения. В 1829 году Кавказская линия перешла в ведение Донской епархии. Но деятельность ее иерархов не оставила заметного следа в регионе. Посетивший в 1834 году Терское левобережье штабс-капитан И. Бларамберг отмечал, что в гребенских станицах (Червленной, Щедринской, Новогладковской, Старогладковской, Курдюковской) все жители - старообрядцы. Священнослужителями обстановка на Тереке в это время характеризовалась следующим образом: «Раскольники открыто строили молитвенные дома, открыто держали беглых попов, заводили скиты, в начальники станиц назначались явные раскольники, даже между командирами Гребенского и других полков встречались иногда раскольники. Дерзость раскольников дошла до того, что во многих станицах уничтожены были православные храмы». Православие на Тереке переживало трудные времена, и это не могло не волновать официальное духовенство. По представлению Синода, в январе 1843 года состоялось открытие Кавказской епархии. Возглавивший ее епископ Иеремиясвидетельствовал, что православные храмы в станицах Гребенского полка разобраны, «материал храмов Божиих, кроме станицы Старогладковской, растрачен, и неизвестно, где находятся Св. Антиминсы, книги, утварь, несколько икон из иконостаса находятся в домах раскольников». Иеремия поднял вопрос о строительстве новых храмов, об открытии семинарий и духовных училищ, о борьбе с расколом. В 1844 году Иеремия, рьяно принявшийся исполнять свои пасторские обязанности, оказался причастен к выдворению беглого попа из Червленной. Это вызвало недовольство гребенцов, которые написали жалобу на архиерея. Кавказский наместник М. С. Воронцов доложил царю, что епископ теснит гребенских казаков, запрещает разрешенное в 1836 году богослужение по их обряду, не позволяет чинить их молитвенных домов и пр. Против религиозных притеснений гребенцов выступил и Наказной атаман линейного войска. В условиях военных действий на Кавказе раздражать и притеснять гребенских казаков, боевые заслуги которых были неоспоримы, никто не желал. Это было и рискованно, о чем свидетельствовали примеры некрасовцев и тех староверов, которые переходили на сторону Шамиля. Даже те российские императоры, которые занимали ярко выраженную «официально-православную» позицию и издавали указы о преследовании «раскольников» (например, Николай I), допускали исключения в отношении терских староверов. Ведь казачье старообрядчество не содержало «хулы» на государство и церковь, а двоеперстие не мешало присягать российскому престолу и верно нести службу. Именно военная функция казачества считалась главной, и ради ее сохранения правительство шло на уступки. По мнению митрополита Гедеона, казачье линейное духовенство в этот период не находило ни нравственной, ни материальной поддержки, становилось жертвой произвола военных властей и станичного руководства. Противостояние гребенцов и епископа Иеремии закончилось тем, что в 1845 году все православное духовенство линейных казачьих станиц было отделено от Кавказской епархии и подчинено обер-священнику Кавказского отдельного корпуса Лаврентию Михайловскому, который находился в Тифлисе. Эта мера усилила позиции старообрядчества на Тереке. По данным, собранным в терских станицах в 1846 году, «нераскольников» в Курдюковской не было вообще, в Новогладковской - 2, Старогладковской - 7, Червленной - 12, Щедринской - 16 человек. В первой половине ХIХ века положение православного духовенства продолжало оставаться достаточно сложным. В старообрядческие станицы хотя и назначались священнослужители, но они не имели здесь средств к существованию. Спасало их лишь наличие «поземельного довольствия». Единоверие возникло в России в 1800 году. Согласно утвержденным правилам, священники единоверческих церквей ставились православным епархиальным архиереем и подчинялись ему. Однако служба должна была отправляться по старообрядческим канонам и книгам. Специально оговаривалось, чтобы не было «хулы ни с единой стороны». Единоверие, представлявшее собой попытку поставить под контроль официального православного духовенства старообрядческие общины, соединить православие и старообрядчество, приживалось крайне плохо. Некоторые его успехи на Тереке относятся к последней трети ХIХ века. Важную роль в распространении единоверия у гребенцов сыграл приезжий попНазарий (Пузин), в честь которого построенная в станице Червленной церковь именовалась назаровской. Однако, как отмечали современники, единоверцы считали себя теми же старообрядцами, но только «с настоящим попом, а не с самоставленником».В пореформенный период старообрядцы не испытывали серьезных притеснений, поповщина была признана безвредным, чисто религиозным течением. А именно казаки-поповцы составляли у гребенцов к тому времени большинство. Они относились к белокриницкой («австрийской») церкви, возникшей в 1846 году. Поскольку переход православного духовенства в старообрядчество происходил крайне редко (известен случай уклонения «в раскольнические заблуждения» дьякона Георгия из станицы Щедринской, за что он был «запрещен от священнослужения»), все меньше приверженцев становилось у беглопоповцев. Деятельность Русской Православной Церкви, расколоучителей разных толков, сектантов привела к усложнению религиозной жизни на Тереке. Однако основная масса казаков-гребенцов сохранила приверженность местному варианту старообрядчества. Для представителей разных толков и течений обрядово-религиозная сторона жизни оставалась практически одной и той же, только в одних случаях ею руководили выборные уставщики-казаки, в других - священники, направленные на Терек белокриницкими иерархами, в третьих - православные попы (при единоверии) и т. п. В пореформенный период на Тереке развернулось церковное строительство, открывались церковно-приходские школы. Этому способствовал и приток православного населения из центральных районов России. Православные церкви финансово поддерживались государством, получали суммы и от Терского войска. Статистические данные за 1889 год свидетельствуют о том, что в гребенских станицах действовали: 2 старообрядческие и 1 единоверческая церкви в Червленной, по 1 старообрядческой церкви в Курдюковской, Щедринской, Новогладковской, Старогладковской. В трех последних населенных пунктах появились и новые православные храмы. С 1885 году православное духовенство Терека перешло в подчинение Владикавказской епархии. В целом, постоянные переподчинения (с конца ХVIII до конца ХIХ вв. они происходили 7 раз, и Терское левобережье входило, иногда по несколько раз, в Астраханскую, Моздокско-Маджарскую викарную, Донскую, Кавказскую, Владикавказскую епархии), смена архипастырей не могли не нанести ущерб распространению православия на Тереке. В пореформенный период изменились формы идеологической работы православного духовенства, стало меньше администрирования. Для бесед со старообрядческими «начетчиками» в терские станицы командировались священники из других регионов для ведения духовно-назидательных бесед. В наставлениях им рекомендовалось выступать принародно в духе «евангельского мира и той любви, которая долго терпит и превозносится, не бесчинствует и все переносит». Епископ Владикавказский и Моздокский Агапит в начале ХХ века предписывал местному духовенству отправлять службу «уставно и истово, дабы богослужение производило впечатление искренней и сознательной молитвы», использовать в церквах общенародное пение, распространять листки и брошюры с разъяснением церковных служб, проводить внебогослужебные собеседования, разъяснять содержание Евангелия, священных книг, житий святых, устраивать миссионерские съезды по округам для обмена опытом и знаниями, курсы, заниматься приходской благотворительностью и др. Усилившаяся проповедническая деятельность православных священников давала свои результаты. По данным Начальника Терской области за 1900 год, число «раскольников» в области уменьшилось на 0,9 % за счет обращения их в православие. Сами старообрядцы объясняли это тем, что некоторые казаки и казачки пытались подобным образом решать свои семейные проблемы. Переход в православие облегчал развод, т. к. браки старообрядцев церковь считала недействительными. При выходе замуж, женщины чаще всего изменяли конфессию, поскольку в православных семьях быт был менее суровым. Отмечались и случаи перехода в православие мужчин, которые брали себе новых жен. Подобные акции резко осуждались. Казаки говорили: «Отступнику спасения нет». В каждом жилище на видном месте висели картины страшного суда, которые должны были остановить «перебежчиков» в иную конфессию. В пореформенный период удельный вес старообрядцев в общей массе населения Терека неуклонно сокращался. Это было связано и с предшествующими военными действиями, и с переселенческой политикой царизма. Проведение церковной реформы активизировало деятельность официальной церкви, в том числе и по борьбе с расколом. Даже в гребенских станицах, например, в Новогладковской, старообрядцами оставалась лишь половина жителей станицы (все «австрийцы»). Здесь также проживали «хохлы»-православные (38%) и казанские татары-мусульмане (9%). Наиболее напряженные отношения (враждебные, как писали некоторые дореволюционные авторы) складывались у старообрядцев с православными, как правило, более поздними переселенцами. Лишь в конце ХIХ века старообрядцы стали принимать православных у себя, но предоставляли им особую посуду. Ходили и к ним в гости, после чего очищались молитвой у уставщиков. Гребенцы по-прежнему считали себя хранителями древнерусских обычаев и порядков, верными сынами древнехристианской церкви. В начале ХХ века оплотом старообрядчества на Тереке по-прежнему были гребенские и часть низовых станиц. Крупнейшим центром старообрядчества оставалась Червленная, казаки которой длительное время не допускали поселения в станице православных. В 1915 году в Кизлярском отделе насчитывалось 25 200 старообрядцев и раскольников, что составляло 73,4 % всех таковых, живущих на Кавказе. Позиции старообрядчества на Тереке и в ХХ веке были столь сильны, что многие старообрядческие церкви существовали и в годы Советской власти. В заключение отметим, что взаимоотношения старожилов Терека с православной церковью в дореволюционный период были достаточно сложными и неоднозначными. Старообрядчество гребенцов объективно выступило формой религиозной оппозиции официальной церкви, хотя сами казаки, понимая невыгодность своего пограничного положения, всячески старались не доводить дело до открытого конфликта, внешне демонстрировали уступчивость, умело использовали силу государственной власти, которая в отдельные периоды защищала их от нападок духовенства. Православной церкви так и не удалось «подобрать ключ» к местным старообрядцам. Попытки в ХVIII веке силой, административными методами заставить казаков отказаться от «раскола» встретили их единодушное сопротивление, что заставило духовные власти отступить. Тем не менее, генеральная линия на распространение православия у всех казачьих групп сохранялась, и гребенцы не стали исключением. Пока шли военные действия, православная церковь вынужденно закрывала глаза на то, что происходило в регионе. Среднее Притеречье, где проживали гребенцы, выпадало из церковной статистики. Религиозная обстановка на Тереке обострялась, главным образом, в связи с активностью отдельных представителей православного духовенства. В пореформенный период позиции Русской Православной Церкви на Тереке упрочились, открылись новые храмы, церковно-приходские школы, методы работы стали более разнообразными и эффективными. Деятельность духовенства облегчалась появлением в гребенских станицах больших групп православного населения. Однако основная масса гребенцов до конца дореволюционного периода сохранила приверженность старообрядчеству. Наталья Великая, доктор исторических наук, профессор